Стефания Гродзеньска прожила долгую – целых 95 лет (1914 – 2010) – и интересную жизнь. Ей довелось побывать и танцовщицей, и конферансье, и артисткой эстрады. А прославилась она как юмористическая писательница. «Первая леди польского юмора», «польская Тэффи» - так её называли, и эти звания были более чем заслуженными! Её талант рассказчика и мягкий юмор в полной мере смогли оценить читатели послевоенного польского журнала «Шпильки». Она написала множество сатирических монологов и скетчей, которые с удовольствием исполняли самые известные польские актёры. Кстати, её фельетоны и юморески легли в основу образа пани Моники в знаменитом «Кабачке «13 стульев» 70-х годов. Прочитайте замечательный рассказ-пьесу «Нянька на один вечер» - мы уверены, что он вам понравится.
Вечер. Пан и Пани собираются в гости. Звонок в дверь.
ПАН. Ну вот, наконец-то.
ПАНИ. Надеюсь, что это она. Пойди, открой.
ПАН. Открой лучше ты, у меня галстук никак не завязывается.
ПАНИ. Я не могу, у меня на правой руке лак не высох.
ПАН (идёт открыть). Всё же лучше, если бы ты её приняла. (Открывает дверь).
ЕВА. Квартира 16, Гуткевич А. — это здесь?
ПАН. Да, входите, пожалуйста! Я уже начал было волноваться, что вы не придёте.
ЕВА. Девятнадцать ноль-ноль. Так написано в заявке. Или же там что-то не так написано?
ПАН. Так.
ЕВА. Тогда вы зря волновались. Девятнадцать ноль-ноль — это девятнадцать ноль-ноль. Отец?
ПАН. Да.
ЕВА. А мать?
ПАН. Мать — это моя жена.
ЕВА. Я понимаю, что не вы. Я спросила о матери, потому что бывают дома без матерей.
ПАН. Дома без матерей?
ЕВА. С бабками или с домработницами. Больными. Могу я снять плащ?
ПАН. Ой, ну конечно… Извините. Позвольте, я вам помогу. Почему больными?
ЕВА. Здоровая бабка, как и здоровая домработница, не нуждается в моих услугах. Я переобуюсь. Ребёнок — это мальчик?
ПАН (растерянно). Нет…
ЕВА. Тогда, очевидно, девочка. Я поставлю ботинки здесь, если вы не возражаете.
ПАН. Пожалуйста, пожалуйста! Пройдите в комнату… Зося, вот та самая пани.
ЕВА. Ева. Приятно познакомиться.
ПАНИ. Добрый вечер, я так рада…
ЕВА. Добрый вечер. Сколько лет?
ПАНИ. Что, простите?..
ЕВА. Я спросила, сколько лет ребёнку. Два, четыре, шесть?
ПАНИ. Пять.
ЕВА. Жаль.
ПАНИ. Почему?
ЕВА. Я не люблю детей в этом возрасте. Ну да что ж поделаешь, раз так вышло. Где?
ПАНИ. Что где?
ЕВА. Ребёнок, ясное дело.
ПАНИ. В той комнате справа.
ЕВА. А туалет?
ПАНИ. В прихожей прямо.
ЕВА. Ребёнок справа, туалет прямо. Это всё, что мне нужно было узнать. Есть ли у вас какие-то особые пожелания?
ПАНИ. Малышка очень дисциплинированная, с нею у вас не будет никаких хлопот. Она знает, когда ей надо ложиться, что ей надо съесть, ужин на кухне. Она уже выкупалась…
ЕВА. Ребёнок приучен к режиму. Отлично. Позвольте, я принесу из прихожей своих помощников.
ПАНИ. Помощников?
ЕВА. Игры всякие и кролик с пищалкой. Мне ведь неизвестны интересы клиентки. (Идёт в прихожую).
ПАНИ (тихо). Какого ты мнения о ней?
ПАН (в нерешительности). Она мне показалась… как бы это сказать… организованной.
ПАНИ. Однако, она какая-то странная. Ты считаешь, что мы можем оставить маленькую на неё?
ПАН. А разве у тебя есть другой выход?
ПАНИ. Может быть, мне не ходить? Скажешь там, что я заболела.
ПАН. Ты чего? Они же смертельно обидятся! Если б была не годовщина свадьбы хотя бы… Знаешь, а она, пожалуй, вызывает у меня доверие.
ЕВА (входя). Ну так я готова приступить к обязанностям.
ПАНИ Я провожу, познакомлю вас с ребёнком.
ЕВА. Благодарю, я познакомлюсь сама. Ведь ребёнок только один. Желаю вам приятно провести вечер.
ПАН. Хотел бы вас предупредить, что мы можем вернуться немного позже, если вы ничего не имеете против…
ЕВА. Пожалуйста, у меня ведь почасовая оплата.
Она открывает дверь в детскую, входит и закрывает дверь за собой.
ЕВА. Добрый вечер. Меня зовут Ева. Позволь мне вначале расположиться тут, а уж потом я займусь тобой. Что ты так смотришь? У тебя никогда не было няньки?
КАСЯ. Что?
ЕВА. Не «что», а «простите». Я спрашиваю, была ли уже у тебя нянька?
КАСЯ. А что это?
ЕВА Ну это которой платят, чтобы она оставалась с тобой, когда родители уходят. На случай пожара или чего-нибудь в этом роде.
КАСЯ. У нас никогда нет пожара.
ЕВА. До сих пор не было, но он может случиться в любую минуту.
ПАНИ (входит). Боже мой, как же мы опаздываем! Касенька, поцелуй быстро маму, сердце моё, мама ужасно спешит, до свиданья, сокровище.
ПАН. Целую тебя, сокровище. Пани поиграет с тобой, а потом ты послушно ляжешь спать. Ты будешь хорошо себя вести?
КАСЯ (радостно). Да, да, пани сделает пожар!
ПАНИ (рассеянно). Ну вот видишь, как хорошо будет. Чмок, сокровище, пока! До свиданья, пани.
ЕВА. До свиданья.
(Уходят, стук входной двери).
КАСЯ. А когда будет этот пожар?
ЕВА. Не знаю.
КАСЯ. Но сегодня?
ЕВА. Я не могу поручиться, что именно сегодня.
КАСЯ. Тогда зачем вы здесь?
ЕВА. Я же сказала: на случай пожара или чего-нибудь в этом роде.
КАСЯ. А что бывает в этом роде?
ЕВА. Любая катастрофа. Труба лопнет, молния ударит, воры залезут.
КАСЯ. А вазу разбить — тоже в этом роде?
ЕВА. Ясное дело. Как раз для того я здесь и сижу, чтобы присматривать за тобой, заботиться о тебе, то есть нянчиться.
КАСЯ. А вы пани?
ЕВА. Пожалуй, да.
КАСЯ. Вы не пани. В садике пани.
ЕВА. А, так ты спросила не о поле моём, а о профессии? В этом смысле я не пани. Присмотром за детьми я зарабатываю себе на жизнь, но я не считаю себя профессиональным педагогом, которых в детских садах называют «пани», а в школах — «пани по чему-то». «Пани по арифметике», «пани по польскому». Ты, наверное, это имела в виду.
КАСЯ. Я не понимаю, что вы говорите.
ЕВА. Странно. Вроде бы я выражаюсь достаточно ясно. Ты можешь называть меня по имени: в конце концов, между нами не такая уж разница в возрасте.
КАСЯ. Но ты ведь большая?
ЕВА. Не преувеличивай, всего-то метр шестьдесят. Ну, хорошо. Приступим к работе. Сперва график. Наверное, ты неграмотная, поэтому я сама буду писать. (Пишет). Пункт «А» — ужин. «Б» — игра или беседа. «В» — купание, это отпадает. «Г» — сон. Начнём с пункта «А». Ужин. Пойдём на кухню.
(Идут).
КАСЯ. Мне яичко.
ЕВА. Хорошо, я сварю. (Открывает шкаф, достаёт кастрюльку, ставит на плиту). Сейчас будет готово. Хочется попить чего-нибудь. У вас есть газировка?
КАСЯ. Я дам тебе сочок. Я знаю, где он. (Встаёт на табуретку, из банки с надписью «Лавровый лист» вытаскивает бутылку).
ЕВА. Прекрасно. Спасибо тебе. (Наливает). А ты тоже хочешь?
КАСЯ. Мне не нравится этот сочок. Я попробовала один раз.
ЕВА (пьёт). Странный он, это точно. Но хороший. Пожалуй, я выпью ещё. (Наливает). Хороший, только резкий какой-то. Намажу тебе булочку.
КАСЯ. Ты выпей весь этот сочок, там ещё очень много.
ЕВА. Мне он нравится. (Пьёт). Яичко твоё уже готово. (Подаёт).
КАСЯ (ест). Я не люблю яички, мне их мамуля никогда не даёт.
ЕВА. Так зачем попросила?
КАСЯ. Потому что после яичек у меня сыпь. А мне нравится, когда сыпь.
ЕВА. Почему?
КАСЯ. Потому что это красиво. Вот увидишь, сейчас я буду вся красная.
ЕВА. Тебе пойдёт, ты слишком бледная.
КАСЯ. Ты уже выпила тот сочок? Так я тебе покажу, где папа ещё спрятал.
ЕВА. Покажи.
КАСЯ (открывает банку с надписью «Мускатный орех»). Вот тут. (Вытаскивает бутылку).
ЕВА. Папа тебе рассказывает, что это сочок?
КАСЯ. Нет, мне папа про этот сочок не рассказывает, только мамусе.
ЕВА. Твой папа хитрец. Берём бутылку — и в комнату. (Идут). На меня это хорошо подействовало. (Входят в комнату, Ева пьёт). Неплохо. Так… Это был пункт «А» распорядка дня. Пункт «Б». Игра или беседа.
КАСЯ. Расскажи мне сказку. О принцессе Белоснежке. Что она пошла в лес, и там были маленькие такие гномы.
ЕВА. И ты в это веришь?
КАСЯ. Да. И те гномы её приняли, и у них было семь маленьких кроваток, и она легла спать.
ЕВА. Никогда не повторяй такой чепухи. Их семеро, она одна, ложится себе, наивная, и ничего. Какая смелая!
КАСЯ. Она не боялась, ведь гномы были маленькие.
ЕВА. Маленькие, маленькие. У моей подруги был начальник — метр пятьдесят восемь, и ей пришлось уволиться. Я тебе одно скажу: тебе следует быть более критичной. Дети глупые, их во всём можно убедить. Я тебе скажу кое-что откровенно, хочешь? Как на исповеди. Хочешь?
КАСЯ. Хочу.
ЕВА. Я не люблю детей.
КАСЯ. Я тоже не люблю.
ЕВА. Ну вот видишь, мы с тобой нашли общий язык. Выпью-ка я ещё немного этого сочка.
КАСЯ. Расскажи мне сказку!
ЕВА. Я расскажу тебе сказку о рыбаке и рыбке. Поехал рыбак в Югославию и вошёл в море.
КАСЯ. Что такое Югославия?
ЕВА. Федеративная Народная Демократия. Рыбак вошёл в море. И вдруг подплыла к нему рыбка и схватила его за ножки. А рыбак ей на это говорит — рыбка, отпусти меня, а я исполню три твоих желания.
КАСЯ. И что было?
ЕВА. Ничего. Сказке конец.
КАСЯ. Почему?
ЕВА. Рыбки ведь не умеют говорить, так откуда же рыбак мог узнать её желания? Не знал — не исполнил. Не исполнил — рыбка его не отпустила. Отгрызла ему ножки и уплыла.
КАСЯ. Это была треска?
ЕВА. Кто?
КАСЯ. Ну, та рыбка.
ЕВА. Нет. Маленькая акула.
КАСЯ. А можно маленькую акулу купить в магазине?
ЕВА. Нет.
КАСЯ. Жалко.
ЕВА. Почему жалко?
КАСЯ. Потому что если бы мама купила на обед рыбку, то, может, она как раз купила бы эту рыбку с ножками.
ЕВА. Рыбка не может быть с ножками. Рыбка с ножками — это крокодильчик. У рыбки нет ножек, только плавники.
КАСЯ. Что такое плавники?
ЕВА. Плавники — это рыбьи крылышки.
КАСЯ. Ты рассказываешь хорошие сказки. Когда у меня будет муж, он всегда мне будет рассказывать сказки.
ЕВА. Это точно.
КАСЯ. Конечно. Тётя говорила, что ей уже достаточно тех сказок, которые ей рассказывает дядечка. Я куплю себе мужа, и мне никогда не будет достаточно сказок.
ЕВА. Почему ты хочешь купить мужа?
КАСЯ. Ну, мама говорит, что когда-нибудь мне достанется муж, но я лучше сама куплю и тогда уж выберу, что захочу. А то вот мне досталась кукла, так у неё платье не проходило через голову.
ЕВА. Я скажу тебе кое-что. Ты не торопись с тем мужем, да и вообще — не торопись забивать себе голову мужиками. Покажи, осталось там ещё немного сочку? Я уж допью. Собственно говоря, мне бы не следовало… (Пьёт). Никогда столько не пила. Я ведь непьющая.
КАСЯ. Совсем как я! Потому что я непьющая молока. А почему мне не надо забивать себе голову… ты говорила?
ЕВА. Мужиками?.. Посмотри на меня, и ты всё поймёшь. Послушай, он мне такое устроил… (Плачет).
КАСЯ (взволнованная). Какое устроил?
ЕВА. Я тебе расскажу. Я всё тебе расскажу. Наверное, я не должна бы, но мне больше некому, поверь. А человеку ведь нужно, чтоб хотя бы поплакаться… (Плачет).
КАСЯ. Ты не плачь, я тебя люблю, ложись на мою кроватку, а я около тебя сяду. Когда я плачу, то мама всегда так садится. Да, вот так. Правда, что хорошо?
ЕВА. Спасибо тебе, подружка. Я знаю, что это мне бы надо было тебя уложить, а не наоборот, но я что-то совсем расклеилась. Не нужно было давать мне тот сочок. Послушай, старуха. Когда у меня с ним началось, она его уже совсем доконала. Но я ему даже не сказала, что я о ней думаю.
КАСЯ. А что ты о ней думаешь?
ЕВА. Вот станешь постарше и научишься одному такому слову — этим словом я о ней и думаю. Когда научишься этому слову, то вспомни, что я тебе говорила, и тогда будешь знать, что я о ней думаю. Но ему я этого не сказала.
КАСЯ. Он тоже не знает этого слова?
ЕВА. Знает. И её он тоже знает, как облупленную. Послушай, старуха, я её в жизни никогда в глаза не видела, но он мне всё о ней рассказал. Она его совсем не щадила, что хотела, то и вытворяла…
КАСЯ. А что она хотела?
ЕВА. Станешь постарше — узнаешь. А он терзался, бился об лёд…
КАСЯ. Что он терзал об лёд?
ЕВА. Себя. Он всё мне рассказал: и чего натерпелся, и что в конце концов она просто пустила его по ветру. Когда у него началось со мною, он был совсем никакой. А меня всегда тянет к убогим. Окружила сопляка заботой, и вот на этой самой груди он мне плакался.
КАСЯ. Он плакал? Значит, он был ребёнок?
ЕВА. Не смеши меня. Хорош ребёнок… это я была ребёнком. Всё для него. И ждала, и выслушивала, и была для него той самой лучшей, той единственной, и во всех-то он разуверился, а во мне — нет. И ничего я от него не хотела, только чтобы ему было спокойно, чтобы он отдохнул, всё для него. Если б ты видела его тогда…
КАСЯ. Если бы я видела его, то что бы было?
ЕВА. Ты бы не поверила, что так всё обернётся. Какой он был хороший, как я ему была нужна. А когда мы в разговорах касались её, то он аж зеленел — вот такую он у неё прошёл школу.
КАСЯ. Школу? Он не был взрослым?
ЕВА. С точки зрения эмоций он никогда не станет взрослым. А я ему верила, и меня в самом деле ничто, кроме него, не интересовало, мне не раз говорили на лекциях «здесь ты находишься телом, а душою где», а я ничего, только эти его метания, эти его чёртовы излияния. Как он её ненавидит, и что он совершил ошибку, не убив её, пока был с нею, потому что где ж её теперь найдёшь. Сегодня он со мною ангел, а завтра бесится, такие вот качели.
КАСЯ. И он всё время был зелёный?
ЕВА. Нет, только когда о ней говорил.
КАСЯ. А когда не говорил, то был какой?
ЕВА. Разный. Изводил меня. Обижал. Уходил. Потом возвращался и становился передо мной на колени…
КАСЯ. На землю?
ЕВА. Да. Вот тут, у этих самых ног, он становился на колени и просил прощения…
КАСЯ. У этих?
ЕВА. Да. Ну, так и происходило раз за разом. С ума сойти… (Плачет). Зря я напилась того сочку. Без привычки ведь. Плохо я сегодня работаю… Ведь я должна тебя развлекать.
КАСЯ. Я очень хорошо развлекаюсь. Расскажи ещё об этом зелёном пане.
ЕВА. Я решила переждать. Пережду и, быть может, дождусь — так я себе говорила. И пережидала. Вот слушай теперь, хорошо слушай.
КАСЯ. Я очень хорошо слушаю.
ЕВА. В один прекрасный день он приходит, приносит мне гвоздичку из цветочного магазина, очень элегантную, с ленточкой и в целлофане — он, который никогда мне ничего не приносил. Садится и говорит — «я счастлив, никто и никогда не был таким счастливым, ты хотела видеть меня счастливым, так смотри». Я ему на это «ну, наконец», и ничего больше сказать не смогла, ну говорю же тебе — ничего, меня всю трясло: я победила, он счастлив, всё было не зря, всё было не зря. Так и сказала ему только «ну, наконец», и комок в горле… А он мне на это: «да, да, наконец-то она позвонила, Боже ты мой, я уж на это и не надеялся, она хочет ко мне вернуться». А я ему на это «что?». Ну говорю же тебе — ничего больше не смогла из себя выдавить, только это «что», и смотрела на него и думала: ты, наверное, не выдержишь этого моего взгляда.
КАСЯ. Почему не выдержу?
ЕВА. Не ты. Это я к нему там думала. И я смотрела на него, как приговорённый к смерти на своего палача.
КАСЯ. Какого плача?
ЕВА. Палача, а не плача.
КАСЯ. Что такое палача?
ЕВА. Вот будешь постарше, узнаешь. И говорю ему с достоинством — «Если так, то пожалуйста: катись к ней, что ты тут забыл, я не вижу, что бы ты в таком случае у меня делал, скатертью дорога». Встала, открыла дверь, указала ему на выход и ещё швырнула ему вслед эту чёртову гвоздичку в целлофане.
КАСЯ. А что ты сделала с ленточкой?
ЕВА. С какой ленточкой?
КАСЯ. Ты говорила, что она была с ленточкой.
ЕВА. Швырнула ему с ленточкой.
КАСЯ. Не плачь! Пожалуйста, не плачь! Я тебе дам ленточку получше, у меня есть красная, для волос, ты не плачь, что у тебя нет ленточки.
ЕВА. Это всё неправда, что я тебе сейчас рассказала. Я только хотелапоступить так, как рассказала тебе. А поступила совсем не так. Сперва устроила ему скандал, а потом просила его, умоляла, чтобы не оставлял меня, что мне ничего не надо, только чтобы он был. Но с таким же успехом я могла бы лечь поперёк порога — всё было бесполезно, он бы ушёл к ней даже по трупу, говорю же тебе. И он ушёл, но это ещё не конец, она опять оставила его в дураках, и что ты думаешь? Он снова вернулся ко мне. Как несчастный, так идёт ко мне. А стоит ей только пальцем пошевельнуть, и уходит. И тогда я жду, чтобы она опять оставила его в дураках, потому что знаю, что тогда он вернётся. И вот так он меня терзал.
КАСЯ. Об лёд?
ЕВА. Какой лёд?
КАСЯ. Ты говорила, что он терзал об лёд.
ЕВА. Старуха, ты понимаешь, я вот всё время думала: как же это так делается, чтобы до такой степени окрутить мужика. Поверь мне… Ты мне веришь?
КАСЯ. Верю.
ЕВА. Поверь мне, я её в глаза не видела. Но мне рассказали. Холодная, всё у неё по полочкам разложено, необщительная. Никому она не нравится. А ведь так его окрутила, ну я и подумала, хорошо. Я была сама теплота, сама сердечность, ты не поверила бы, сама улыбка. И видишь теперь. Послушай, ты должна была заметить, что я словно мымра какая.
КАСЯ. Что это?
ЕВА. Ну, как я пришла, обратила внимание? Я стараюсь говорить только то, что необходимо. «Да», «нет» и закрыться, ни во что сердца не вкладывать. Холодная, всё по полочкам, необщительная. Вот такой я буду, такие у меня теперь принципы. Потому что именно такие счастливы. Пусть через силу, но я выработала в себе это. Мне не нужно, чтобы меня любили.
КАСЯ. Я тебя люблю.
ЕВА. Дай, я пожму твою руку. Ты одна меня поняла. Ты одна… (Плачет).
КАСЯ. А хочешь? Ты поспи. Я когда плачу, то потом сплю. Я тебе что-то покажу. (Берёт коробку с музыкальной шкатулкой, заводит).
ЕВА (почти сквозь сон). Что это?
КАСЯ. Такая коробочка, она сама играет, мне тётя дала. Когда мне грустно, я её себе завожу. А ты плачешь, вот я тебе её заведу.
Музыкальная шкатулка начинает играть. Повторяющаяся старая мелодия звучит всё тише, тише, всё медленней и, наконец, замолкает. Тишина. Проходит час… Два часа… Три… Входная дверь открывается.
ПАНИ (говорит из прихожей). Извините, что так поздно, но мы вас предупреждали. (Входит в комнату). Что это?! Что тут происходит?.. Антон, ты где?!
ПАН (из прихожей). Я здесь, где же ещё. Может быть, ты тоже сняла бы пальто?
ПАНИ (возвращается в прихожую). Неслыханное дело! Невероятно! Она лежит в кроватке и спит, а она сидит около неё и дремлет сидя.
ПАН. В чём дело? Всё нормально. Могла и задремать в такую пору. И даже сидя. Что в этом неслыханного?
ПАНИ. То, что в кроватке лежит эта девушка, а не спит около неё Кася.
ПАН. Должно быть, тебе почудилось. (Вбегает в комнату). Действительно! Это невероятно!
КАСЯ (просыпается). Ш-ш-ш!.. Она спит.
ПАНИ. Я вижу. А ты одетая и на стуле? Что тут происходило? Эта девушка сразу показалась мне подозрительной!
КАСЯ. Это из-за меня. Ева хотела пить, и я ей дала тот сочок, который был спрятан у папы.
ПАНИ. Какой сочок?! Что ты болтаешь?
ПАН (неуверенно). Да, что ты болтаешь?
КАСЯ. Ш-ш-ш!.. Она спит, ну ты знаешь, папочка, у тебя был такой сочок, она говорила, что без привычки…
ПАН. Да-да, я уже вспомнил: было у меня лекарство для сна, врач мне прописал, очень сильное лекарство… (Грозно). А ты зачем трогаешь лекарства?
КАСЯ. Я думала…
ПАН. В другой раз не думай. Ну вот видишь, Зося, постоянно ей говорят, что нельзя трогать лекарства. И много она его выпила?
КАСЯ. Всё.
ПАН (внезапно громким голосом). Что-о-о?!
ЕВА (вскакивает). Что?.. О, Боже… простите меня…
ПАН (перехватив выразительный взгляд жены). Пойду к себе. Не буду мешать. (Выходит).
ЕВА. Мне так жаль…
ПАНИ. Это вы нас извините. Кажется, Кася по ошибке дала вам снотворное моего мужа…
ЕВА. Снотворное? А, снотворное… Возможно, да, это возможно. Который час?
ПАНИ. Два.
ЕВА. А во сколько ребёнок ложится?
ПАНИ. В восемь.
ЕВА (облегчённо). Ну, так есть ещё много времени.
ПАНИ. Да. Благодарим вас за опеку над Касей.
КАСЯ. Я хочу, чтобы Ева приходила ещё.
ЕВА. Надо говорить не «хочу», а «пожалуйста».
ПАНИ. Я вижу, что ребёнку вы понравились. А теперь мне хотелось бы уладить так называемые формальности… Я вам должна…
ЕВА. Спасибо. Вы мне ничего не должны. Я пренебрегла обязанностями.
ПАНИ. Но…
ЕВА. Пожалуйста, уберите эти деньги. У меня свои правила. Не сделала — не заработала. Вы позволите, я заберу своих помощников… Тебе нравится этот кролик? На, возьми, это тебе.
КАСЯ. Насовсем?! Спасибо!
ПАНИ. Я не могу с этим согласиться. Вы не хотите взять деньги, вы дарите как-никак орудие труда. Прошу вас не делать этого.
ЕВА. Мне очень жаль, но всё это касается только меня и ребёнка. До свиданья, попрощайтесь за меня с паном, пожалуйста.
КАСЯ (целуя Еву). Приди ещё! Пожалуйста! И ты не закончила мне рассказывать. Что было потом?
ЕВА. Он женился на ней. До свиданья. (Выходит).
ПАНИ. Может, ты пойдёшь, наконец, спать? Кто на ком женился?
КАСЯ (с неохотой). Ева мне рассказывала сказку.
ПАНИ. Какую сказку?
КАСЯ. Обыкновенную.
ПАНИ. Надевай пижамку. Значит, королевич женился на принцессе?
КАСЯ. Королевич на принцессе.
ПАНИ. Ну так хоп — и в кроватку. И жили они, наверное, долго и счастливо. Спи, сокровище. (Выходит).
КАСЯ (засыпая, с грустью). И жили они, наверное, долго и счастливо.
http://izbrannoe.com/news/yumor/stefaniya-grodzenska-nyanka-...
Свежие комментарии